Благодаря недавнему релизу на многоуважаемом Рабкоре и той небольшой известности, которую снискал наш телеграм-канал, люди, количество которых превышает население моей родной деревни в десятки раз, услышали впервые загадочное слово - метамарксизм. Более того, к этому слову подчас добавляется ещё менее понятное словосочетание - “новгородская школа”.

Наш небольшой коллектив уже не первый раз задумывался о целостном изложении этих идей хотя бы в абстрактной форме, о таком изложении, которое бы не было раскидано по постам в телеграме или статьям на нашем сайте. К тому же, в феврале этого года, когда и выйдет эта статья, на Рабкоре объявлен конкурс формулирования “левой программы”. Хотя бы частично, но этому громкому названию этот манифест соответствует.

Постараемся объяснить, какая именно новгородская МБОУ СОШ замешана в марксизме, и при чём тут признанная нежелательной компания Марка Цукерберга “Мета”.

Краткий разбор развития элементов метамарксизма в недрах предыдущего учения нельзя не начать ещё до появления какого бы-то ни было марксизма. Идеи немецкой классической философии - идеи конца XVIII - начала XIX веков - были поистине прорывными для того времени. В ритмах, запущенных Великой Французской Революцией, Кант, Гегель, Феербах смогли угадать то великое, что тогда наконец-то начинало оформляться как мировая система - система господства свободного рынка, рационализма и частного хозяйствования. Хотя иногда всё это сложно угадать за хитросплетениями абсолютного духа, на деле оно проявляется рельефно. В статье Гегеля “Theologische Jugendschriften” прямо написано, что единению и гармонии человека с человеком мешает «приобретение собственности и обладание ею, равно как привилегиями». Гегель утверждает, что утрата свободы и единства с очевидностью заявляет о себе в многочисленных конфликтах, которыми изобилует жизнь человека, и, особенно, в его конфликте с природой. В первом наброске “памфлета о конституции Германии” во всех бедах разобщённости прямо обвиняется «буржуазная собственность».

Проанализировав политическое наследие Гегеля, легко понять, почему мировое движение гегельянцев последующих веков ни к чему не пришло. Философия Гегеля, как позже заметит Энгельс в своей работе “Людвиг Феербах и конец немецкой классической философии”, несмотря на свой революционный характер, осталась “заствышей”. Гегель победоносно выстроил свою систему, создав действительно разумный концепт государства и права, но попытка реализовать этот концепт была обречена на неудачу - ведь его суть, как стало понятно, состояла в самом строительстве концепта, а не в результате. Поэтому гегельянцы не оказались услышаны, превратясь в секту и, по сути, исчезнув из мирового разума, который так надеялись реализовать. Против такой судьбы восстали разве что младогегельянцы, но, как и всякое диалектическое отрицание, они пропали с арены истории вместе с гегельянцами. Несмотря на то, что они говорили правильные вещи, первыми изобретя формулу перестановки Гегеля “с головы на ноги”, их борьба оставалась механическим обращением гегельянского оружия против гегельянцев, без выхода за пределы этого учения. Впрочем, мировой разум поддался их влиянию немногим сильнее, чем влиянию “правых” гегельянцев.

Единственный младогегельянец, который интересует нас сегодня и влияние которого на весь современный дискурс сложно переоценить - это, конечно, Карл Маркс. В “Экономико-философских рукописях” хорошо видно, как он, последовательно отрицая предыдущую философскую систему, приводит её механизмы в жизнеспособное состояние. Все термины старой философии последовательно заменялись, сама она хотя и оставалась той же концептуально, но трактовалась уже с новой классовой позиции. На смену абсолютному духу пришли общественные противоречия, на смену “разобщению” пришла классовая борьба, а критика “буржуазной собственности” была наполнена новым, строго экономическим смыслом. И, вот уж ирония, если бы не это преодоление Гегеля, мы бы сейчас знали о его философии гораздо меньше - без советского марксизма-ленинизма не было бы той плеяды профессоров, которые ради продвижения на службе осознавали бы Гегеля, поднимая все его сочинения и переводя их. Международный Гегелевский конгресс - событие, которое могло произойти только в “марксистскую эпоху”, т.е. только в эпоху последовательного пересмотра “гегельянщины”.

Несмотря на то, что подчас обвинения философов в “идеализме” носили чисто формальный характер, саму смену гегельянства на марксизм в мировой философии сложно назвать механическим отрицанием. Маркс не остался в рамках старых идей, а реализовал их изнанку, “реальное виртуальное” по выражению психоанализа, сказал за Гегеля то, что Гегель физически не смог бы сказать.

Мы не будем рассматривать марксистское учение - его революционный характер понятен каждому нашему читателю, да и это рассмотрение уже стало пошлостью. Скажем лишь, что с работой Плеханова с одной стороны и Каутского с другой ортодоксальный марксизм, на наш взгляд, оказывается завершенной системой. Появляются и окончательно закрепляются клише, использующиеся по сей день - “Диалектический материализм”, “Диктатура пролетариата”... Закрепляется и кое-какое другое наследие Маркса, и, что важнее, его ближайшего соратника - Энгельса.

В своей работе “Демократический панславизм” Энгельс обосновывает поддержку более развитого немецкого, французского, английского пролетариата, в противовес отсталым массам славян. В рамках спора с Бакуниным он провозглашает, что «беспощадная борьба не на жизнь, а на смерть со славянством, предающим революцию, борьба на уничтожение и беспощадный терроризм — не в интересах Германии, а в интересах революции». Сейчас это кажется диким, но в середине XIX века такие идеи имели своё место и историческое обоснование. Национализм, зарождающийся тогда, влияющий в том числе и на левых теоретиков, был основной прогрессивного возмущения, “весны народов” и объединения Германии в единое капиталистическое государство, на основе которого можно было бы выйти в посткапиталистическое общество - коммунизм. Однако именно эта националистическая часть марксистского целого, не воспринимаемая критически, сыграла злую шутку с ортодоксальными марксистами. Каутский, Плеханов, марксистские части Фабианского общества в канун грянувшего империалистического противостояния - в 1914 - безусловно поддержали свои отечества.

Конечно, ортодоксальный марксизм и правое гегельянство совпадают лишь по некоторым формальным признакам. Проводить прямую параллель было бы лукавством, т.к. марксисты, несмотря на трансгрессию их идей, старались оставаться на классовых позициях, держаться левой стороны.

Кажется, будто стремительно трансгрессирующий марксизм тогда должна была спасти “ревизия” Бернштейна. Этот герой современной социал демократии, открыто раскритиковал марксистские клише сразу после их закрепления как клише. Однако при сравнении марксовой измены младогегельянству и ревизии Бернштейна мы быстро обнаруживаем, что не зря “ревизия” является чисто финансовым термином. Выражаясь словами из книги “Политология революции” иноагента Бориса Кагарлицкого:

Само основанное Бернштейном движение социал-демократов переживет свою минуту славы во второй половине XX века, не способное после этого измениться формально и содержательно. На современное состояние социал-демократов сложно взглянуть без слёз: “Роза” прикрывает неизменную тактику буржуазных выборов (даже когда этих выборов в стране давно нет), веру в то, что денег в бюджете на всё хватит (хотя их давно уже не хватает) и, по сути, консервативную риторику “защиты социального государства”, попытку вернуться в 60-ые и 70-ые. История социал-демократического учения, конечно, ещё не закончена, но Бернштейнова ревизия сразу содержала в себе конкретную перспективу своего заката.

Но, благодаря настойчивому требованию пролетариата, закат не мог быть всеобщим. На арене появляется новый глобальный этап развития марксизма, носящий имя человека, не являющегося, на первый взгляд, большим философом - имя Владимира Ильича Ленина. Не зря свою работу “Три источника и три составные части марксизма” он начал с настойчивого указания, что марксова философия в своё время отвечала на конкретный запрос, синтезируясь из многих источников. Ленин, по большому счёту, сделал с марксизмом то же самое. В “Государстве и революции” мы видим понимание тех же терминов, которыми ещё Маркс и Энгельс описывали государство, но уже в новом ключе, не в том же, как и у Маркса в его “18 брюмера Луи Бонапарта”. Кажется, будто Ленин заново открывает перед всеми марксизм, настойчиво требуя изучения Гегеля, как предыдущего этапа развития одного и того же учения.

И вот этот шаг, в отличие от всех других, был сделан тогда, когда “вчера было рано, а завтра будет поздно”. “Государство и революция”, написанная в 1917-ом году, попала в самое яблочко запроса рабочего класса. Угаданные Ленином освободительные перспективы реализовались, продлив жизнь его проекта на большую часть XX века.

От некоторых современных марксистских мыслителей можно услышать, что Ленин буквально “был догматиком” (речь идёт о фразе Константина Сёмина, брошенной им на одном из стримов). Мол Ленин, обороняя непреломную линию марксизма от оппортунистов-меньшевиков, только немного дополнил марксизм, для работоспособности на российской почве. С этим утверждением, при чуть более глубоком рассмотрении, согласиться нельзя. В ситуации начала 20-ого века ортодоксальными марксистами, догматиками были как раз меньшевики.

По сути, “догматический оппортунизм” меньшевиков проявляется в непреклонном следовании формуле Маркса и Энгельса - сначала станем “развитым европейским рабочим”, потом шагнём в социализм. В борьбе с остатками феодализма они поддерживали два “капиталистических класса” - буржуазию и пролетариат, не отрицая при этом пролетарской гегемонии, против классов “феодальных”. Это проявилось, например, в первоначальном приветствии меньшевиками советов, т.к. они видели в этих органах способ превращения РСДРП в легальную и массовую организацию, в то время как большевики на первых парах узрели в советах угрозу их “партии нового типа”. Главная проблема меньшевиков, то, за что и Ленин, и Троцкий в 1917-ом их критиковали: это как раз их оторванность от конкретных бунтующих масс, от исторического момента. Такая оторванность усугублялась именно их скандальным догматизмом. Мартов, обвиняющий большевистский “аракчеевский социализм и пугачёвскую классовую борьбу”, отличается от прихлебателя концепций “правильной пролетарской революции” только тем, что для него идеал “правильности” заложил Энгельс, а не Ленин.

Главным же достижением, главной особенностью большевиков, тем, почему именно они стали продолжателями дела марксизма, является так называемая “Революционная Realpolitik” по выражению Дьёрдя Лукача. В силу особого положения крестьянства, особых перспектив его освобождения, Ленин фактически присваивает аграрную программу немарксистских социалистов - эсеров. Ленин писал, что "принцип марксистской диалектики состоит в том, что все границы в природе и в истории условны и подвижны, что нет ни единого явления, которое при определенных условиях не могло бы превратиться в свою противоположность". Поэтому диалектика требует "всестороннего исследования данного общественного явления в его развитии, а также объяснения внешних и кажущихся моментов основными, движущими силами -развитием производительных сил и классовой борьбой". Он вновь встал на классовые позиции, но на классовые позиции совершенно иного рабочего класса. Он вновь вспомнил гегелевскую диалектику, но вспомнил её лишь в конкретном смысле, необходимом для практики. Он отказался от формул меньшевиков, формул Плеханова или Каутского, которые на деле были лишь завершением формул Маркса и Энгельса, начав строительство своих концепций.

Дальше революционное учение Ленина расписывать тоже не имеет особого смысла. Нет сомнения, что читатель знаком с ним. Перейдем к следующему.

Ленин умер в 1924, оставшись, по сути, теоретиком социализма капиталистической эпохи. Как ни крути, но “ленинский СССР” - это опыт, схожий с Парижской коммуной, т.к. СССР при Ленине просуществовал менее двух лет, успев лишь отбиться, да и то не полностью, от внешних врагов. Но уже там было заметно послереволюционное превращение ленинизма, названная в одной моей колонке “сталинистским превращением ленинизма”. С одной стороны, как уже говорилось, Ленин пишет, что “заранее провозглашать отмирание государства будет нарушением исторической перспективы”, пишет, что “возможна победа социализма первоначально в немногих или даже в одной, отдельно взятой, капиталистической стране”. С другой стороны, Ленин открыто говорит о бюрократии в рабочем государстве, отвечая Бухарину во время “Дискуссии о профсоюзах”, такими словами: “видно, что государство у. нас рабочее с бюрократическим извращением. И мы этот печальный, — как бы это сказать? — ярлык, что ли, должны были на него навесить. Вот вам реальность перехода. Что же, при такого рода практически сложившемся государстве профсоюзам нечего защищать, можно обойтись без них для защиты материальных и духовных интересов пролетариата, поголовно организованного? — Это совершенно неверное теоретически рассуждение”, и, кроме того, “Мы живем не только в государстве, но и в системе государств, и существование Советской республики рядом с империалистическими государствами продолжительное время немыслимо. В конце концов либо одно, либо другое победит”. Ленинское учение “накернило” себе два теоретических извращения сразу же, как возникло - нужны были лишь достаточно солидные выразители тех тенденций, которые будут бороться в стране побеждающей революции.

И сталинизм, и троцкизм, существование которых мы равным образом признаем, являются марксистско-ленинскими учениями. Отличие Троцкого от Сталина в этом смысле лишь в том, что Троцкий и его группа так и не были допущены к управлению в СССР. Потому, оказавшись сначала вне власти, а потом и вне страны, троцкисты, оторванные от дальнейшего развития социализма, остались на догматических позициях. Они вслед за Лениным повторяли основные теоретические постулаты. Даже известная теория “перманентной революции” - вообще никак не выдумка Троцкого, а лишь некоторое продолжение логики Маркса на внешнюю политику. В этом смысле “догматизма” троцкистов можно назвать меньшевиками, но тогда мы допускаем ту же ошибку, которую можно было бы допустить, назвав Плеханова “правым гегельянцем” - у подобных вещей можно найти сходства по форме, но по сути они стоят на совершенно другом качественном уровне. Троцкисты, существующие по сей день, эти “Гельдерлины сегодняшнего марксизма” по выражению Славоя Жижека продолжают “ортодоксально ленинскую традицию”, даже чисто с точки зрения дискурса напоминая догматиков.

Теория же “обострения классовой борьбы по мере строительства социализма”, вместе с другими, особенными для социализма, теориями Сталина, были оправданы социалистической же действительностью СССР. Сталин видел противоречия, лежащие в основе общественной собственности (о которых я и писал в ранее упомянутой колонке), старался обуздать их. Это и выражалось в его теориях. Он был ленинистом, но в узконаправленном смысле ежедневной практической деятельности. Поэтому возродившийся после Хрущёва брежневский мягкий “сталинизм”, “сусловщина” так сильно упростили марксизм - они следовали сталинистской теоритической тенденции. В этом сложно упрекнуть самого Сталина (упрекать его нужно за другое), однако сталинисты, так же существующие по сей день, не способные заглянуть дальше формул сталинистского Ленина, оказываются столь же бессильны против капиталистической деятельности, как и их “соперники”.

Дальнейшее развитие похоже на течение ручья, на пути которого поставили какой-то камень. Появляется множество “-измов”, старающихся походить на марксизм-ленинизм: маоизм, геваризм, ходжаизм… В смысле теоритического разнообразия отличился только кимирсенизм (ставший позже кимирсенизмом-кимчениризмом), известный сейчас как “Чучхе”. Попытка выворачивания социализма наизнанку закончилась таким же догматизмом, как и многие прочие, почему сейчас чучхеисты безусловно отдались слиянию с “второстепенным” империалистическим полюсом.

В ответ на застой советской экономики появился и новый ревизионизм, теперь уже “восточноевропейский”. Целая плеяда теоретиков небольшой известности высказывалась о разных формах сочетания социализма и хоть ну каких-нибудь рыночных отношений. В редких случаях (к примеру, в короткий период победы “Тезисов Аккермана” в ГДР) эти идеи находили своё выражение, однако на практике, прослеживая путь каждого из новых ревизионистов, мы видим неизбежную деградацию к чисто либеральным взглядам. Лишь с действительным закреплением рыночных отношений в СССР появляются действительные теоретики: Тарасов, Кагарлицкий и т.д.

На западе короткий рассвет социал-демократии, вместе с крохами “-измов”, основным из которых был маоизм, породили гашизм. На фоне этого множество теоретиков пытались скрестить своё основное направление с этим обновленным до неузнаваемости марксизмом. Появился психоаналитический марксизм, структуралистский марксизм и т.д. Множество теоретиков разибились по спектру от относительных ленинистов вроде Лукача до шизоаналитика Делёза. Грустный разброд неомарксизма, однако, носил в себе важные проблески. В отличие от описываемых ранее течений он не оказался закрытым в своём социалистическом обществе: неомарксисты волей-неволей констатировали историческое изменения, происходящие в социальной структуре. Дело Ленина, мудро заметившего империализм как “высшую стадию капитализма”, сознательно или нет продолжали многие философы, развивавшие концепции “позднего капитализма”, “упорядоченного капитализма” и т.д. К примеру, “последний гегельянец” по выражению одной организации в своей книге “Разум и революция. Гегель и становление социальной теории” пишет:

Далее мы ещё разберёмся, в чём же тут дело, разложив “долгое отступление” левых на полочки позднего капитализма.

Пожалуй, что последней заметной вехой в развитии марксизма можно назвать появление современных движений и организаций, которые, казалось бы, готовы принимать все его “раздробившиеся версии”. Этот “Интерсекциональный марксизм”, видами которого является и широколевая политика на практике, и трансмарксизм в теории, является окончательным закреплением той общей ситуации, в которую мы пришли. Подобное решение не способно предложить следующего шага, оно лишь способно увековечить возможность различия. Однако сама объединительная форма, на наш взгляд, хотя и заслуживает критики, является важной предтечей для появления современных метамарксистских организаций, о которых скажем позже.

Пару слов надо сказать о методологии исследования марксизма. Большинство догматических искажений в этом вопросе получались очень просто, ведь истина - всегда одна, а значит есть истинный путь мысли, а есть - злобные оппортунисты, которые служат мировому буржуазному заговору.

Какими бы умными теоретики марксизма себя не считали, обладать истиной они не могут. В то же время, даже в самых банальных и глупых мыслях всегда есть истина, хотя бы в “извращённом” виде - т.к. эти мысли не могут быть взяты с потолка и возникают в хитросплетениях действительных общественных отношений. Выходит, что всякое утверждение является одновременно и истинным, и не истинным - что же это такое и нужна ли нам после этого вообще категория истины?

Благодаря такому вопросу, который мы ставим перед собой, может получится или современная эклектика, в которой все учения рассматриваются как одинаково истинные (в этом случае ответом является “истина - это договоренность, она не так и нужна”), или диалектика. Для того, чтобы получилась последняя, а хотим мы именно этого, нужно рассмотреть “истину” не как какое-то утверждение, а как процесс познания вообще. Этот важный тезис даёт нам понимание гегелевского “абсолютного духа” и категории “абсолютной истины”. “Абсолют” - не точка, но процесс бесконечного понимания бесконечно меняющегося мира. Таким образом, любое утверждение идёт или вместе с этим процессом, углубляя его, или идёт в сторону от него, капитулируя перед сложностью понимания как процесса.

И вот, кажется, мы снова вернулись к тому, что истина - одна, только теперь это процесс. Что от этого меняется?

Так мы понимаем, что каждая отдельная точка в этом процессе, каждый отдельный застывший кадр этого движения (а только такие застывшие кадры оказываются применимы в конкретной практике) обладает лишь ограниченным видом на окружающую реальность. Это то адекватное, поддерживающее наше движение по пути познания, которое нам и надо ухватить в каждый отдельный момент. На классическом языке диалектике такое можно было бы назвать “наличной истиной”, однако термин советской философии (в частности, Орлова) “объективная истина” мне нравится больше. По Орлову, «Объективная истина — адекватное, соответствующее действительности отражение (внешнего мира или человека)».

В силу многогранности общества, многогранности интересов в нём (а кроме основных классовых интересов существуют ещё и второстепенные, но не незначительные интересы), объективных истин, взглядов “из разных углов одной комнаты” уже может быть несколько.

Кроме того, объективные истины, многогранные по содержанию, по форме всё же следуют общему движению абсолюта, проходя определенные этапы. Этим этапам я уже волей-неволей давал имена: “догматики”, “ревизионисты”, “ортодоксы”... Давайте объясню.

Догматизмом тут можно назвать сохранение истины первого порядка, т.е. именно сохранение того, что уже достигнуто, продумано и придумано. А ревизией - движение к истине второго порядка (само по себе это движение - это всегда углубление изначальной мысли), потому что движение вверх по линии истинности невозможно без "отрицания" той системы, в рамках которой ранее существовали накопленные знания. После этого отрицания, конечно, должно обязательно появляться отрицание отрицания, которое восходит во многом к истине первого порядка, но уже лежит на более высоком качественном уровне, уже имеет за своей спиной историю изменений под условия современного общества. Отрицание отрицания тут - не пустое слово, ибо “третий” “спасительный от ревизии и догматизма” этап развития одной и той же истины всегда демонстрировал, что никакого существенного отрицания между двумя порядками и не было. Маркс показал, что и староегельянцы, и малодогегельянцы были двумя неизбежными этапами развития одной и той же мысли, вытекающими друг из друга, хотя они же друг друга злостно отрицали. Ленин показал, что и Плеханов, поддержавший Россию, и Каутский, поддержавший Германию, два этапа одного и того же “ортодоксального” оппортунизма. Отрицания их отрицания - необходимое действие для появления нового этапа.

Такое отрицание отрицания называется также “синтезом”. Действительно, формальный синтез на каждом таком этапе можно заметить - Маркс изучает Феербаха и утопических социалистов, Ленин берёт аграрную программу эсеров… Но на деле, этот момент гораздо глубже, чем простой эклектический набор наиболее понравившихся элементов разных учений. На наш взгляд, будет немногим понятнее, если мы назовём это кривым словом “синтезис”. В этом слове заключен “тезис” с греческой приставкой “син-”, т.е. соединенный тезис. Его противоположностью можно назвать “отчужденный тезис”. Отличие между ними состоит в том, что синтезис продолжает логичное и поступательное развитие, а отчужденный тезис вырывает себя из этого развития, имея лишь его отдельный этап.

Пример отличия тезиса отчужденного и тезиса соединенного в развитии марксизма показывает нам Жижек в своей книге “13 опытов о Ленине”:

Т.е. только признав, что “Ленин мёртв”, мы можем действительно продолжить его дело как самостоятельные акторы новой эпохи. Мы можем действительно соединиться с ленинским путём, лишь став его следующим, уже не-ленинским этапом. А отчужденным тезисом тут было бы простое повторение Ленина - так мы не встраиваемся в развитие ленинского учения, синтезируя учение, а лишь называем “своим учением” учение Ленина.

Итак, что же случилось во второй половине XX века такого, из-за чего все левые должны были отступить, из-за чего развитие марксистской мысли затуманилось множеством направлений?

Кажется, будто дело тут в событии чисто геополитическом (можно было бы даже сказать, что в одной небезызвестной геополитической катастрофе): постепенном распаде социалистического блока и его центрального проекта - Советского Союза. В этом есть доля истины, и для её выявления приведем цитату одного пожилого мужчины из работы “Империализм как высшая стадия капитализма”.

Как вы видите, Гоббсон описывает рабочий класс времён империализма: “значительной группой профессиональных служащих и торговцев и с более крупным числом домашних слуг и рабочих в перевозочной промышленности и в промышленности, занятой окончательной отделкой фабрикатов”. Он же указывает, что этот рабочий класс уже существует в наиболее развитых центрах мирового капитализма тех лет, “юг Англии, Ривьера, наиболее посещаемые туристами и населенные богачами места Италии и Швейцарии”. На это Ленин отвечает, что “Автор совершенно прав: если бы силы империализма не встретили противодействия, они привели бы именно к этому”. Т.е. если бы те тенденции, которые Ленин называет империализмом, окончательно победили бы, то мы бы увидели именно такую ситуацию в рабочем классе. Так можно понять, что Ленин называл имперализмом то, что тогда ещё даже не было закреплено окончательно, что уже формировало эпоху, но лишь отчасти. Полноценный империализм наступил лишь тогда, когда не встретилось никакой “силы противодействия”: распался социалистический блок. Полноценный империализм наступил именно вместе с этой деградацией рабочего класса всех стран, являющихся центром империализма в той или иной мере. Полноценный империализм наступил только в эпоху “позднего капитализма”.

На наш взгляд, дело в именно этом принципиальном изменении эпохи. Буржуазия, развившись до определённого момента, под действием чисто диалектических законов достигла своего отрицания - теперь она стала подобна технофеодальной зигующей аристократии, монополизировав рынок. Но вместе с ней такого полного самоотрицания достиг и рабочий класс, вокруг которого строится вся левая политика. Ни для кого не секрет, что сейчас за левые партии в Европе голосуют образованные, прогрессивные члены свободного общества, а не как раньше, “обычные” рабочие. Новый рабочий требует совершенно нового подхода. К сожалению, вместе с тем, как левые не могут ответить на его запрос, его запросы начинают реализовываться через правую повестку. В результате широкие народные массы видят в левых кучку развращенных элитных интеллектуалов, не просто чуждых их заботам и проблемам, но и глубоко им враждебных. К сожалению, по большей части такое представление о левых полностью соответствует действительности.

Какие же ключевые изменения произошли в рабочем классе? Как выражается его отрицание самого себя?

Прежде всего, приведем наблюдение социолога Б.Ю.Кагарлицкого из его книги “Неолиберализм и революция”:

Мы полностью согласны с этим наблюдением. Современный рабочий действительно в массе своей распределен по небольшим предприятиям и не сконцентрирован в одном месте. Это же усугубляется другим фактом: те самые “сильные профсоюзы”, которые раньше создавал пролетариат, в каком-то смысле, достигли своей цели. Профсоюзная борьба никогда не вела к социализму, но определённо была прогрессивна именно в этом смысле перехода на следующий этап капитализма. Благодаря социальному государству на западе и социалистическому государству на востоке широкие народные массы получили наконец в свои руки средства производства. Это же усугубилось информационной революцией, о которых пишет Борис Юльевич.

Нельзя сказать, что современный рабочий обладает частной собственностью в строгом политэкономическом смысле. Частная собственность в этом смысле - это общественное отношение отчуждения чужого труда, а объективным проявлением этого отношения может быть что угодно. Но вот тот факт, что в руки простых трудящихся сейчас попали именно средства производства, трудно отрицать.

Для подтверждения своих слов приведу самый, что ни на есть, советский взгляд на политэкономию Г.Кабаева. В своей работе 1961-ого года “Что такое способ производства” он пишет:

У каждого из нас есть такие орудия труда как компьютер, телефон, у далеко не каждого, но многих из нас есть банальный автомобиль. Немногим реже у нас есть своя хлебопечка, своя небольшая мастерская или швейная машинка. Мы все можем при определённом навыке (который тоже сейчас получить легко) предоставлять услуги с помощью этих орудий труда. Это положение несравнимо с положением рабочего класса, который классики называли пролетариатом, который жил в огромных бараках, принадлежащих заводу, и работал на заводе, т.е. на чужом же оборудовании.

Благодаря этому современная масса называет себя “средним классом”. Это очень удобная, чисто идеологическая ширма, которая скрывает новые виды эксплуатации под предлогом смягчения предыдущих. Лозунг, который идеология дарит тем, кто считает себя “средним классом” совершенно безопасен для общественного порядка. Это лозунг потребительских ожиданий, товарной самоиндентификации. Подчас кажется, что эти “мелкобуржуазные” слои уже ни на что не способны, на деле они всего лишь не хотят выполнять старый левый лозунг создания советов, а уж тем более производственных советов.

Ещё одной характеристикой может быть увеличение разнообразия внутри современного рабочего класса. Если Ленин характеризовал пролетариат как “вполне конкретных фабрично заводских рабочих”, то современный рабочий класс уже включает в себя гораздо большее количество отрядов. Благодаря тому, что образование, медицина стали массовыми и доступными, увеличилось и количество людей, которые там работают. Вместе с тем положение врачей и учителей упало от “интеллигенции”, которую действительно уважали, которую порой было днём с огнём в деревне не сыскать, до рядовой рабочей профессии. Именно по этим объективным причинам, та часть гуманитарного образования, с обучением в сфере которого связана интеллигенция - люди занятые умственным трудом, в сфере искусства, медицины, «обнищала». Этот вздох по «утраченной интеллигентской чести» порой выражают как старые профессора, которые в советское время продолжали нести ту - старую традицию российской интеллигенции, так и неравнодушные граждане, которые в принципе рьяно ностальгируют по «безвременно ушедшей эпохе благородства» (красной или белой - уже не важно). Современная “огромная масса служащих”, по выражению Гоббсона, сейчас является силой, которую невозможно игнорировать: только силами именно этих “бюджетников” вообще способны реализоваться какие-то современные политические процессы.

Кроме того, в силу того, что трудящиеся массы настоящего дня имеют собственность, достаток, работают дома, то количество этой собственности, количество этого достатка, качество дома может отличаться. Как в смысле “в лучшую” - “в худшую” сторону, так и в смысле особенностей занятости и проживания: “платформенная занятость” отличается от занятости донбасских шахтёров, а вахта на севере отличается от коворкинга в Москве.

Отдельно отметим являющиеся модными в некоторых кругах теоретиков понятия по типу “прекариат”, “информалиат” и т.д. Часто, рассматривая отдельные отряды, такие теоретики называют их “новым рабочим классом”, совершенно не анализируя эволюцию рабочего класса и, вслед за Лениным, продолжая искать лишь один наиболее передовой отряд революции. С другой стороны, некоторые группы вовсе склонны выписывать рабочих из рабочих, не учитывать их интересы впринципе. Оба подхода являются не верными в общем, но верными в частностях. Мы рассматриваем все эти “новые классы” лишь как группы трудящихся (и их видимость как класса обоснована самим по себе специфическим положением трудящихся), за интересы которых надо бороться, но без отрыва от всего прочего.

В силу упомянутых и ещё многих особенностей нынешний рабочий класс напоминает больше предпролетариат (мануфактурных рабочих), чем, собственно, пролетариат. В этом и отражается историческое самоотрицание рабочего класса: победив в профсоюзной борьбе, он вырвался на свою следующую стадию. Значит ли это, что у него не осталось общих, классовых проблем? Нет, не значит. Более того, многие проблемы даже обострились, ведь капиталистические оковы в основе своей отлиты и закреплены ещё 300 или 400 лет назад, в то время как само содержание капитализма в виде как буржуазии, так и рабочего класса изменилось до неузнаваемости.

Но в то же время это значит, что современный рабочий класс никогда не воспримет лозунги “старых” левых, взаимодействующих со вчерашними крестьянами, которые жили в фабричных бараках (подчас и просто с крестьянами в общине). Точно так же, как авангардное мировоззрение для буржуазии изменилась за годы от национального корпоративизма до технофеодального либертарианства, сменится должно было и мировоззрение рабочего класса.

Неомарксизм, восточноевропейский ревизионизм и в целом “Новые левые” (имея в виду вполне конкретное общественное движение, которое относительно сегодняшнего дня уже устарело) были в этом смысле первой и слепой попыткой реализовать интересы нового революционного субъекта. Проблема возникала часто в том, что эти взгляды были направлены на всё общество, на риторику “смены системы”, а не к конкретному новому трудящемуся, а потому поддержку такие взгляды находили у деклассированных элементов - студентов.

Поэтому мы утверждаем, что во второй половине XX века общество кардинально изменилось. Это изменение вынудило левых отступить, но произошло во многом благодаря их деятельности по ускорению прогрессивного развития общества. Задача состоит в следующем: переориентироваться на истинные интересы современных масс, переосмыслив ядро марксистского учения.

Итак, как должна изменится левая повестка в связи с изменениями в рабочем классе?

Начнём с того, какой именно субъект нам надо представлять. Трудящиеся разобщены в основе своей, атомизированы и индивидуализированы, а множество социальных групп внутри этого класса отличает его от малочисленного и сплоченного фабрично-заводского пролетариата, который сам по себе был (и во многих странах остаётся) социальной группой. Кажется, будто для всех этих людей невозможно придумать единую программу.

Ответ на эту загадку, на наш взгляд, кроется в изменении формулировки так, чтобы ответ сам следовал из вопроса. Нужно думать над программой не для всех трудящихся, а для каждой группы трудящихся. Рассматривать не всех, а каждого - вот первый теоретический принцип. Мы совершенно не отказываемся от тотальности трудящихся как класса, от его субъектности, но в силу особых характеристик этого субъекта необходимо концентрироваться на нём так сильно, чтобы находить его внутренние различия.

Для каждой группы трудящихся может существовать своя программа. Шахтёр кузбасса хотел бы, чтобы достаточно сильная государственная, практически сталинская рука, прижала бы руководство его шахты к стенке: так, быть может, можно будет обеспечить выполнение техники безопасности. В то же время московский программист не хотел бы такой руки, он, в силу своей образованности и самодостаточности, не против широкого самоуправления, походящего на синдикализм. И то, и другое, имеет право быть.

При этом платформизм, широколевая и демократическая организация для этих целей показала свою неэффективность. Партия - это объединение единомышленников, она не должна отражать всё общество, она вполне может, обладая объективной истиной, работать над своей частью этого общества.

Поэтому, само собой разумеется, что никакой “авангардной партии” никогда не будет. Это - реликт пролетарской эпохи, и то, что Ленин называл “партией нового типа”, сейчас лучше назвать партией устаревшего типа. Трудящихся как тотальность могут представлять лишь левые как тотальность. Социалистический фронт, а не единая социалистическая партия - вот реальность новых рабочих интересов.

Из этого прямо следует, что в будущем социалистическом обществе невозможна никакая другая форма правления, кроме социалистической многопартийной демократии. Мы стоим за демократию: но не пролетарскую или либеральную, а за демократию трудящихся масс. Либеральная демократия, как современный вид буржуазной демократии - это, конечно же, ширма финансовых интересов. Группы наиболее влиятельных буржуа раз в несколько лет решают, как именно отложить неизбежный процесс падения нормы прибыли ещё на 4-6 лет. С другой стороны либеральная демократия отличается от предыдущих форм буржуазной демократии тем, что она основана на максимальном допуске всех политических сил, а не на недопуске отдельных групп населения (женщин, например). Так либеральная демократия создаёт идеологическую завесу из совершенно разных и, зачастую, прямо противоположных точек зрения, обеспечивая при этом положение, чтобы ни один голос не звучал громче другого. Так, повторяя знаменитый анекдот Фрейда про чайник, у буржуазии получается воспроизводить систему. Однако с другой стороны, по выражению Грамши, “опыт либерализма не пропадает напрасно и может быть превзойден только после того, как он исчерпает себя”. Поэтому нет ничего зазорного в том, чтобы требовать от либеральной демократии большей демократизации - в конце концов, будущей революции (в смысле качественного скачка в обществе, конечно) придётся именно защищать демократические институты от реакционеров, а не разрушать их с силой, достойной лучшего применения.

При этом совершенно очевидно, что демократия, основанная на капиталистической частной собственности, создала идеологическую форму “демократизма”, в рамках которого популисты с разных сторон лишь укрепляют одну и ту же систему. Мы не против того, чтобы популисты укрепляли нашу, социалистическую систему, но для преодоления идеологической реальности будущему социалистическому проекту необходимы очки, которые можно было бы выдать народу для борьбы с предыдущей идеологией. Для этого, в рамках преодоления предыдущего этапа развития общества, и, равно, общественно-политических институтов, будут организованы курсы ликвидации политической безграмотности. Разрушение иерархии политического знания - первое требование демократии трудящихся масс. При этом курсы не будут обязательными: гражданин имеет полное право не участвовать в политике.

Отметим, что путь инноваций сейчас почти полностью сконцентрирован в крупных репозиториях, способных обеспечить достаточные вычислительные мощности. С возрастанием важности генеративного искусственного интеллекта это ещё актуальнее: невозможно реализовать машинное обучение в рамках какого-то одного только программистского кооператива. Поэтому, несмотря на то, что мы не чужды лозунгу рабочего самоуправления, мы выступаем строго за единую, в масштабах государства командную экономическую систему, которая при этом допускала существование гражданского общества, независимых творческих объединений и производственных или потребительских кооперативов, независимых политических советов. Со временем эти две формы общественной собственности (собственность групповая и собственность общенациональная под охраной государства) должны будут прийти к единому знаменателю, что будет выглядеть и как усиление государства, и как демократизация этого сильного государства одновременно. Именно такое общество, которое постепенно бы избавилось от товарности, отказавшись от частной собственности в пользу разных форм общественной, и развивалось бы в гармонизированной, отличной от опыта пролетарского социализма, системе планирования, мы называем социализмом (его теоретическое обоснование можно найти в отдельной статье).

Продолжая эту тему, наше требование - это требование радикальной муниципализации. Через этот институт логичнее всего может быть реализовано преодоление противоречия внутри общественной собственности. В производственных советах больше нет никакого смысла, но вот переосмысленные в качестве муниципалитетов советы территориальные могут стать формой обеспечения народного участия в делах управления государством.

Кроме того, опыт цифровизации государственных систем, которые принято называть бюрократическими, демонстрирует нам необходимость дальнейшего укрепления развития в этом направлении. Ограниченное введение современных российских ГосУслуг должно расшириться до создания общегосударственной автоматизированной системы, которая использовала бы искусственный интеллект для контроля над экономикой. Мы полностью разделяем лозунг народного банка на основе нейросетей, с интересом относимся к проектам переосмысления советского ОГАС.

При этом никто не отрицает, что социализм как общественно-экономическая формация не может быть достигнут в одночасье. Победа идей метамарксизма в рамках либеральной демократии или любым другим способом ещё не означает революционного перехода к посткапиталистическому обществу. Мы признаем существование переходного периода перед социалистическим обществом, в рамках которого, однако, мы будем бороться за решительный переход к социализму через наращивание его элементов, а не за консервирование фактического капитализма на этапе переходности, как это сейчас происходит, например, во Вьетнаме, на Кубе.

Кроме того, на наш взгляд, лозунг национального самоопределения является наиболее устаревшим из многих лозунгов “старых левых”. Национально-освободительные революции как прогрессивный фактор домонополистического капитализма, которому было свойственно дробление, закончились вместе с эпохой домонополистического капитализма. По крайней мере так можно говорить о том регионе, в котором живём мы с вами. Это не значит, что мы должны отрицать национальные традиции, наоборот - такие традиции являются слишком ценной вещью, чтобы отдавать их на съедение традиционалистам. Это значит, что мы выступаем за единение рабочих всех стран, за объединение каждой национальности, а не за создание маленьких государств ради большего разнообразия. В этом мы продолжаем логику социалистического фронта, а не социалистической партии, выступая за единое движение, в котором мы, однако, представляем нашу группу трудящихся. При этом лозунгом такого единого движения является не национальное самоопределение, а объединение национальностей против национализма. Решением в рамках социализма может быть и реабилитация на новых началах интересной концепции “советского народа”.

Возвращаясь к практическим задачам сегодняшнего момента отметим следующее. Мы продолжаем отталкиваться от главенствующей характеристики сегодняшнего рабочего класса - малые коллективы, большие социальные гарантии. Однако когда мы говорим об этих характеристиках, мы говорим о коренном жителе стран центра мирового империализма, о европейцах и их потомках. Но производственные мощности, требуемые для проведения в жизнь современных инноваций, содержаться или прямо в странах периферии, или в центре, но на них работают мигранты. Мигранты как раз организованы в столь “раздражающие” большие и сильные общины и гетто, носят в себе отпечатки деревни так же, как отпечатки деревни носил в себе когда-то пролетариат. Современное рабочее движение часто представляет из себя 2 параллельно идущих демонстрации - индусов из Одинцово и московских роботов с красными флажками. Так возникает ближайший как раз общий интерес трудящихся, ощущающих себя "средним" классом. Интерес любого социального класса - пополнить свои ряды, увеличить количество людей, в которых можно "почувствовать себя". А это количество как раз уменьшается, ведь за место их на видные рабочие места в наиболее передовых компаниях заступают те самые “индусы”. И рабочий начинает возмущаться против “индусов” - отсюда и возникает "актуальная правая повестка".

Новые технологии массированно вводятся в производство, это действительность, но работать на производствах рабочий класс западных стран себе позволить может с трудом - высока цена его потребительских ожиданий - поэтому инновации “контролируют” индусы с их кастовой системой в компании Гугл, кланы мигрантов из средней Азии в компании Яндекс. А “контролируют” они эти инновации как раз из-за "рентабельности" мигрантов как трудового ресурса для капиталиста.

Решением этого противоречия, решением в интересах трудящихся, в конечном итоге, всех стран (ведь и мигранты со временем становятся городскими жителями, атомизируются и индивидуализируются), на наш взгляд, является экспроприация сферы инноваций из рук капиталистов, обеспечение внутри этой сферы условий труда, соответствующих западным, и, как следствие, ускорение технического прогресса, в силу того, что производственные силы и производственные отношения наконец совпадут. Наше требование - это требование постиндустриальной реиндустриализации развитых стран. В каком-то смысле, таким образом "средний класс" наконец-то перестанет ощущать себя потребителем, а вернётся к производству. А позже, на этой же базе, вполне реально было бы пересмотреть само понятие собственности или наёмного труда, ведь производить новые рабочие будут уже не “из под палки”, а с такими условиями, в которых хочется работать.

Это требование, конечно, никак не противоречит нашему экологическому требованию защиты существующих парков и дальнейшему озеленению городов. Условие существования социалистического общества - это не только гармония человека с человеком, но и гармония человека вообще с окружающей средой. На этом поприще народные социалисты и даже сама новгородская школа метамарксизма успели себя проявить (например, в нашем лозунге и запущенной петиции с целью отдать мэра Великого Новгорода Александра Розбаума под суд за уничтожение зеленых насаждений).

Наконец, затронем отдельно вопрос культуры. Рабочий класс в условиях позднего капитализма находится в матрице дискурса индивидуализма. Находясь в этой матрице, будучи отчужденным от чего бы то ни было, трудящиеся (особенно те кто относит себя к, так называемому, «креативному классу») находят отклик своего одиночества в произведениях современной метамодернисткой культуры и, что может показаться странным, в произведениях неомарксистов, вроде Сартра или Камю. Возрос спрос на тему “смысла жизни”, поскольку многие ощущают на себе пагубное, бессмысленное существование в обществе позднего капитализма, когда каждый день похож на предыдущий, несмотря на кажущиеся перспективы. Этим порой пользуются наиболее ушлые публицисты, предлагая всевозможные формулы «успешного успеха». Восставшим против этого конструкта остаётся только саморазрушение “Бойцовского клуба”. Вопреки расхожему убеждению, в рамках капиталистической системы ценностей противоположностью индивидуализма является не коллективизм, а фрейдовское “стремление к смерти”, злостный ресентимент и селфхарм. Сейчас у обычного человека есть лишь выбор между действиями в угоду своим сиюминутным желаниям (гедонизм) и действиями во вред своим желаниям и себе. Вопрос о взаимодействии с коллективами стоит в рамках капитализма на третьем, а то и дальше, месте. Разрушением этого дискурса может стать только переход к дискурсу коллективизма - или действия ради всего общества, или действия против всего общества, но для своего, маленького, коллектива. Уже такая культурная модель будет отражать новую экономическую модель, а соответственно потребует нового подхода в гуманитарных науках: социологии, психологии. Не зря Дьёрдь Лукач писал, что “Господство категории тотальности есть носитель революционного принципа в науке”. Кажется, что коллективизм будет означать рабство перед лицом государства. Смеем заверить, что это абсолютно не соответствует реальности. Как раз единичная личность, жизнь которой конечна, которая подвержена простому человеческому фактору, оказывается удобным объектом идеологических и не только манипуляций. Народ, объединившийся со временем в коллективы - это великая сила, которая вместе способна дать отпор и возможным извращениям государства в том числе. Коллективизм в системе взглядов метамарксиста - способ достижения народной свободы.

Начнём с тезисов Ленина, которые он утвердил в одноименной работе 1902 (!) года.

Многие современные догматические марксисты (чаще всего считающие себя ленинистами) продолжают повторять чисто практические тезисы начала XX века так, будто это политэкономический анализ или философские концепции. С другой стороны, среди некоторых западных неомарксистов распространено противопоставление “плохого Ленина” его книги “Что делать?” “хорошему Ленину” книги “Государство и революция”.

Очевидно стоит посмотреть на то, из какого практического положения Ленин делает свои выводы:

Отличие ленинской ситуации от современной в этом плане очевидно: мощное пролетарское движение является полной противоположностью задавленной идее защиты трудящихся классов. Сейчас, в отличие от времён Ленина, наиболее прогрессивные и передовые классы образованы, не воспринимают социалистическую систему взглядов лишь постольку, поскольку она не является буржуазной и при этом систематизирована. Сейчас на пути просто трудящегося существует столько идеологических завес, что докопаться до самой классовой сути становится гораздо сложнее. Простое распространение “социалистической идеологии” уже не является настолько полезным.

Кроме того стоит сказать, что левое движение, помимо великого отступления, ещё и давно отошло от ситуации “людей нет и - людей масса”. Актуальная формула может звучать как “люди есть, но на деле - людей нет вообще”. В этом смысле перевернутый на ноги современной ситуации Ленин сказал бы, что коллективных организаторов в наше время как раз немало: каждый сам себе может стать коллективным организатором, благодаря простому доступу к информации. Но вот именно актива, рядовых членов и борцов в левом движении, чисто наличного состава осталось очень мало.

Поэтому, в отличие от тактики Ленина, действовать сейчас надо не в нужные моменты, подхватывая новый всплеск волны, а постоянно, обучая и набирая новые кадры. Надо безусловно принимать деятельное участие во всех процессах общественной жизни, но каждое действие организации должно быть направлено на укрепление в конечном итоге этой организации.

На наш взгляд, главная работа сейчас должна сконцентрироваться на агитации и пропаганде. Но не на таком кондовом “агитпропе”, а на взаимодействии с людьми с новой риторикой, донесение до каждой группы трудящихся вопросов, которые неизбежно их самих приведут к нам.

Начнём с пропаганды.

Риторика пропаганды может быть условно разделена на три составляющие: риторика “Спички” (не без отсылки к многоуважаемому журналу), риторика “Фонаря” и риторика “Огнемёта”. Это три совершенно незаменимых вещи в “раздувании мирового пожара”, как писал об этом А.Блок.

Начнем не по порядку: с “Фонаря”. Фонарь - это то, что уже горит. Его задача - освещать как можно большее с тех позиций, которые уже даны. Условное “поддержка углей в костре революции” очень напоминает риторику фонаря. На наш взгляд, с этим левое движение уже прекрасно справляется. Если человек погружается в марксистский, например, дискурс - он способен получать и выдавать достаточное количество контента. Фонарём является, например, статья о рабочем движении в Перу в начале XX века - работа, которая может показаться бесполезной, однако которая преследует вполне конкретную цель: подсветить даже самые тёмные уголки “марксистским взглядом”. В сегодняшних условиях наиболее эффективны фонари телеграмм-каналов или видеоблоги, имеющие целью создание чисто марксистского контента. Целевая аудитория тут должна быть и так “марксистской”, чтобы не выпадать из единого дискурса, автор, отвечающий за риторику “фонаря”, должен делать контент для других таких же, как и он.

Самое интересное заключается в “Спичке”. Это риторика, резко проявляющаяся в определенных условиях, конечной задачей которой должно быть подожжение “фонаря”. Её задача - обратить на себя внимание. Отличие именно этой риторики в эпоху трудящихся будет наиболее заметно, постольку поскольку она взаимодействует непосредственно с базовыми убеждениями нового рабочего класса. Вариантом такой риторики может быть, например, концепция “социал-понедельниковизма”, предложенная однажды в шутку в процессе теоретического обсуждения в рамках новгородской школы метамарксизма, однако являющаяся показательной.

Например, левые города Великий Новгород создают “фандом понедельника”. Это небольшое общество ставит своей задачей изменить отношение к понедельнику как дню: с глубокой ненависти, укоренившийся среди просто народа, перейти к обожанию и радости. “Обажатели понедельника”, чтобы быть частью этой субкультуры, должны весь понедельник быть рады своей работе (или учёбе, если мы будем распространять эту идею в студенческой среде). Врагом понедельникового фендома будет считаться тот, кто портит нам столь хороший день: понедельник. В перспективе может быть вообще создана, казалось бы, шуточная “Партия понедельника”, целью которой будет планомерное создание условий, от которых отношение к работе у рядового члена общества изменилось бы.

Конечно же, это шуточная концепция (хотя очень интересно было бы посмотреть на её практическую реализацию), не без отсылки на “Партию любителей пива”, выстрелившую недавно второй раз. Ключевое тут в том, что через фанатов понедельника очень легко представить, как выглядит антикапиталистическая политизация рабочего класса. В этом, кажется, нет ничего марксистского на первый взгляд, но если говорить об этом в марксистских терминах (а связь фандома понедельника и метамарксистских организаций, бесспорно, будет налажена очень плотно), то мы видим стремление к освобождению труда, классовую риторику борьбы с эксплуатацией на рабочем месте, самоуправление и поднятие до политического сознания.

С учётом многообразия групп трудящихся подобных “спичек” можно придумать несчетное количество. Объединяет их именно постановка перед трудящимися нашего прогрессивного вопроса, на который сам трудящийся, в силу своей образованности, вполне сможет ответить.

И последняя риторика: это риторика “огнемёта”. Она применима лишь в редких случаях, когда само событие настолько наполнено марксистским содержанием и объединяет трудящихся, что для него не надо ничего придумывать - чуть более упрощенная и радикализированная риторика “фонаря” уже сойдёт за лозунг толпы. Это, например, первомайская демонстрация нефтяников Казахстана или другой такой же классический момент для действия.

Следующее, о чем надо сказать - это агитация. Часто в среде моих товарищей можно услышать мнение, что агитацию нужно реализовывать теми методами, о которых я рассказал ранее, говоря о пропаганде. Такая подмена агитации пропагандой случается из-за банального непонимания значения того и другого. Пропаганда - это, так или иначе, “освещение”, публичное применение разума, не направленная на какого-то человека конкретно. Агитация - работа с конкретным человеком, разбирательство в его личном мировоззрении, разъяснение этому конкретному человеку необходимых принципов. Без одного не может быть и другого, пропаганда без агитации - это принцип работы журнала, блога или газеты, но не организации, а агитация без пропаганды - бесполезная трата ресурсов, ведь левые в таком случае начинают напоминать секту по типу «Суть времени». Нужно, чтобы человек увидел в дискурсе, услышал в обсуждении, заметил в информационном пространстве социалистов, метамарксистскую риторику в позитивном её выражении несколько раз. После того, как он услышит или увидит такое, убедить лично и конкретно его будет в разы проще (хотя и не так просто, как солдата на фронтах Первой Мировой Войны - такой эффективности агитации, нам, пожалуй, уже никогда не достигнуть).

Агитация может быть реализована методом социальных опросов или просто дружеской переписки или разговора с человеком, о котором можно сказать, что он видел нашу пропаганду. Это вопрос специфики работы, однако в современности всё меньше приходится говорить о живой агитации и всё больше - об использовании социальных сетей, мессенджеров и т.п.

И именно вокруг этих идей - агитации и пропаганды - должна строится деятельность организации. Мало просто защитить парк, собрав подписи под петицией, мало просто устроить субботник. Нужно, чтобы ваш флаг, ваше название и ваша деятельность была сфотографирована и распространена по местным новостям, как минимум. Ну и, конечно же, нужно, чтобы эти действия были связаны с широкой программой социальных преобразований, не становились самоцелью, и шли в ногу с обновлением теоретического ядра. В фандоме понедельника можно упоминать об отказе от частной собственности, в защите парков - требование озеленения городов и гармонии с природой.

Так левые, раз за разом, шаг за шагом смогут укрепится в совокупности и каждый в своей сфере деятельности. При этом будет налаживаться и взаимодействие с реальными социальными группами внутри трудящихся, прощупываться их соотношение и реакция, которую можно ожидать на те или иные наши действия. А такое прощупывание политического поля - первое условие роста местных горизонтальных связей, которые нам так нужны. Пример создания горизонтальной связи - это, например, организация совета защиты какого-то парка, а позже - созыв конференции подобных советов. Вопрос необходимости дальнейшего сотрудничества в рамках фронта так может созреть с очевидностью: как только общие интересы трудящихся, которые всё же сильнее, чем их внутриклассовые конфликты, потребуют своей реализации с новой силой, не останется никого, кроме нас, кто сможет осуществить решительные действия.

Пожалуй, левый мир, как никогда раньше за последние полвека, не приближался на порог реально важных изменений в обществе. Прошла эйфория или же шок от крушения марксизма-ленинизма. Чуть осела пыль от анабиоза «сытых нулевых» (осталось только разочарование и уже легкое чувство ностальгии по «ушедшей стабильности»).

Уже накоплено достаточно теоретических наработок, культурного бэкграунда, эмпирического опыта дабы наблюдать очередные метаморфозы капитализма. Из этих метаморфоз уже вылезли хищные химеры, готовые подводить мир на грань катастрофы ради частных интересов наиболее привилегированного меньшинства. Уже накапливается градус общественного недовольства, и прозвучали первые выстрелы его (отрицай, защищай, низвергай).

Это не значит что осталось дело за малым и надо просто поставить точку и предоставить дело практике. Наоборот - следует сделать первые практические шаги (снова), попутно разбирая их и налаживать мосты между прогрессивными силами, постепенно избавляясь от догматических искажений и оной напыщенности с элитаризмом (мы разбирали таковые в нашей статье). Долгое Отступление должно рано или поздно закончиться, а за ним - непременно начнется широкомасштабное наступление. И мы, как метамарксисты, уверены, что провозглашение прочитанных вами положений способствует этому новому началу.

Точка еще не поставлена, но должна быть проведена линия, означающая новое начало. Впереди предстоит большой путь.

Надо быть готовым соорудить прочный парусник, словив его парусами ветер больших перемен.